И женщина заплакала, да так громко, навзрыд, что Сердюков, не выносивший женских слез, почти бегом выскочил из дома, свернул за один угол, за другой, при этом боясь, что он вновь заплутает в коварном лабиринте улочек старинного крымского городка.

Однако на сей раз он, к своему удивлению, беспрепятственно нашел кенаса. Небольшое светлое здание, украшенное белыми колоннами и решетчатыми воротами, рядом с которыми полицейский встретил высокого человека в темной опрятной одежде. Что-то в его взгляде, посадке головы говорило о том, что именно он и есть духовный наставник караимской общины. Газзан был в черном длиннополом одеянии. Широкий пояс с кистями, белый шарф с шитьем и маленькая черная шапочка без полей. Сердюков представился и наскоро обрисовал ему цель своего визита, опасаясь, что священнослужитель не пустит его на порог и вообще не захочет с ним говорить. Но газзан выслушал следователя и любезно предложил ему пройти следом за ним. Правда, они вошли не в само помещение кенаса, а оказались во внутреннем дворе, затененном лозами винограда, словно крышей.

Следователь с любопытством поднял голову. Прямо над его длинным носом свисала сочная, но еще не фиолетовая гроздь. Отдельные ягоды уже потемнели, прочие оставались зелеными. Он невольно сглотнул слюну. Газзан чуть улыбнулся.

– Этой лозе больше ста лет! Но виноград еще не созрел. Пробудете у нас еще немного, и он поспеет, наберет солнца и сладости, тогда и попробуете его. Это изумительный виноград, его не только человек, но и прочая божья тварь любит. Даже кошки его едят.

И, словно в подтверждение слов газзана, осторожно ступая по одеревеневшей лозе, поверх ее стебля прошел худой полосатый кот, выискивая, чем бы ему полакомиться.

– Однако, как я полагаю, вас не виноград сюда привел?

Сердюков отвел взор от соблазнительной лозы и огляделся. Чистенький аккуратный двор, вымощенный белыми мраморными плитами. В углу – небольшой куст граната, покрытый алыми цветами, по форме напоминавшими вытянутые для поцелуя женские губы. Напротив – солнечные часы. Конечно, это же не Петербург, где неделями хмурые тучи буквально на носу висят! Собеседники присели на белую мраморную скамью, стоявшую в тени гигантской лозы, которая спасала их от полуденного крымского зноя.

– Вас интересует девица Лия Гирей, – газзан аккуратно расправил свое одеяние на коленях. – Она не очень примерная прихожанка, но это не имеет никакого отношения к убийству.

– Что вы имеете в виду?

– Вы ее видели, вы знаете об ее уродстве. Молодая женщина, с красивым лицом, неглупая, с сильным характером – и такое наказание! Немудрено, что она пытается найти в жизни нечто, что утешило бы ее, дало бы ей опору в жизни. Вот она и погрузилась в старые книги. Позвольте, я немного посвящу вас в истоки нашей веры. Мы, караимы, – древний народ! Наши предки пришли сюда, в эти места, из азиатских степей, они – дальняя родня хазар. Наши верования, так же, как и верования древних славян, имели много языческих мотивов. Постепенно шаманство, вера в злых духов и в переселение душ, поклонение дубам, огню – все это почти ушло. Но не совсем: все это еще теплится, живет… Хотя мы стремимся к тому, чтобы древняя дикость исчезла бесследно. И нам это почти удалось. Недаром государи российские даровали караимам почти такие же права, как и своим православным подданным. Поглядите, вон там, на стене, на ее плитах, перечислены все благодеяния, все привилегии, которыми осыпали русские государи своих караимских подданных. Мы тоже верим в единого Бога, но немного по-другому. Мы не православные, но очень близки к вам по вере. Мы не мусульмане, но многое переняли у татарского народа, с которым живем тут бок о бок. Нас иногда причисляют к иудеям, но это по незнанию, ведь мы не признаем ни пророков, ни Талмуда. Даже наше родовое гнездо, древнюю крепость караимскую, иногда называют Чуфут-Кале – Иудейская крепость. Что совершенно неверно, а правильно называть ее Джуфт-Кале, что в переводе означает «сорок укреплений» или «сорок мужчин». Наша вера – это заповеди Ветхого завета. Все, что нас окружает, все говорит нам о вере, о Боге. Взгляните на этот чудный цветок граната! Что напоминают вам эти симметричные шесть лепестков? Звезду Давида, не правда ли? А сам плод, вы знаете, сколько в нем зерен?

Сердюков недоуменно пожал плечами. Ему никогда в жизни не приходило в голову желание пересчитывать косточки съеденного граната.

– Шестьсот тринадцать – ровно столько же сколько существует заповедей Моисея. Впрочем, я не думаю, что для вашего дела вам это интересно.

– Для расследования важно все, любая деталь. Скажите, а в этих языческих обрядах… нет ли там элементов черного колдовства, жертвоприношений, ритуальных убийств и чего-нибудь подобного?

– Понимаю и должен вас разочаровать, господин следователь. Тут вы не найдете никоей зацепки. Мы, караимы, народ человеколюбивый и мирный. Землепашество, торговля… Вот вы какие папиросы изволите курить, не фабрики ли «Дукат», как я случайно приметил?

Сердюков вытащил портсигар:

– Да, вы весьма наблюдательны. «Ню», а также «Визитные», неплохие папиросы. Но ведь вам, верно, в вашем сане не положено курить?

– Разумеется, не положено. Я к тому это заметил, что фабрика сия, к примеру, принадлежит караимскому торговому дому! И Государь нас привечает: лично навещали… Караимы – законопослушный, спокойный народ. И даже в самых древних наших языческих верованиях вы не найдете ничего зверского или опасного.

Сердюкову ничего не оставалось сделать, как поблагодарить газзана и отправиться восвояси.

Уже на пороге курортной гостиницы он столкнулся с Зиной Боровицкой. У девушки был взбудораженный вид, шляпка ее съехала набок, из-под нее выбивались темные волосы.

– Господин следователь! Вас-то я и ищу уже целый день!

– Что еще случилось? – насторожился Сердюков.

– Я знаю, кто эта женщина! Я знаю, почему она убила моего брата! – выпалила Боровицкая прямо у входа в гостиницу. – Я догадалась! Это наша бывшая гувернантка! Розалия Киреева!

Сережа брел через парк Круунунпуйсто обратно на свою дачу, еле волоча ноги. Окрестных красот пейзажа он не замечал. Что он скажет Розалии? И как он теперь будет слушать рассказы матери о необыкновенном человеке, ее муже и его отце, которого на самом деле она просто выдумала для собственного утешения? Воистину лучше слепое неведение! Зачем ему такая правда, которая разом разрушила весь его внутренний мир? Ведь образ отца был для него путеводной звездой, недосягаемым идеалом, к которому он собирался стремиться всю свою жизнь! И вот теперь оказывается, что не существовало никакого героя и поэта, а был всего-навсего ничтожный жалкий человечишка! Подобные людишки населяют белый свет, повсюду их пруд пруди. А маменька-то какова?! Как она могла так долго и вдохновенно лгать ему, сочиняя каждый раз все новые подробности и детали необычной, яркой биографии его покойного папаши?

При мысли о матери слезы негодования и злой обиды вскипели на глазах у юноши, и горькие рыдания подкатили к самому горлу. Нет, он не сможет ей этого простить! Уж лучше бы и вовсе не было у него никакого отца, или пусть бы и был он – такой, каким он был, – да только без этой героической лжи, без поэтического обмана! Сережа подхватил с земли палку и принялся яростно стегать ею траву у дороги, пытаясь таким образом выплеснуть свое горе и разочарование. К дому он подошел с черной, словно обуглившейся душой. Александра Матвеевна, встретив сына на пороге, испуганно спросила – отчего его так долго не было, и почему у него такой расстроенный вид? Сережа насилу сдержался, чтобы прямо у порога не выплеснуть на мать свою обиду, и медленно, немногословно поведал ей о своей встрече с Гнедиными, умолчав пока что о главном.